Слово памяти отца

Приближается годовщина окончания земного пути отца, его перехода в Вечность. И в преддверии  этой значительной и страшной по-своему вехи попробую передать то, что всегда казалось и кажется мне главным в его щедрой к людям, разносторонней личности.

В последнее время от людей, бывших рядом с отцом Борисом в его церковно-общественном служении, я нередко слышу многочисленные, справедливые в целом, воспоминания о его организаторском таланте, об умении собирать вокруг себя людей, множество детей, даже о той «веселости», которую он умел «по-детски» сохранять в этом общении. Но при этом для многих оставалась тайной внутренняя, духовная подоплека, неявная «цена» подобной открытости.

Папу действительно всегда окружало очень много людей. На Рождество и Пасху, на день его Ангела, на престольный праздник Ильинского храма, настоятелем которого он был, собиралось множество людей из Москвы, Твери, самого Конаково и других городов.  Общение папы с самыми разными –  как искренне ищущими Бога, так и случайными для Церкви людьми, –  было для него главным священническим крестом, пастырской жертвой – во имя  Церкви Христовой и дела православного воспитания детей и юношества, которому он отдавал себя до конца. Понятно, что для несения этого креста человеческие силы ничтожно малы, и лишь священническое служение у престола Божия, неустанный молитвенный труд могли стать и стали для папы источником силы и вдохновения. Вот об этой – самой главной и самой закрытой для поверхностного взгляда стороне его личности мне бы и хотелось сказать.

Папа был со мной во все без исключения самые важные моменты моей детской, юношеской и взрослой жизни. Он открыл для меня мир Православия, красоту церковной, архиерейской службы, которая навсегда вошла в мое сердце  еще с тех времен, когда он брал меня,  семилетнего ребенка, в храм Воскресения Словущего, где сам он служил тогда иподиаконом у митрополита Волоколамского и Юрьевского Питирима. В родном для меня Ильинском храме он венчал меня с моей женой, неоценимой поддержкой для меня было его присутствие на защите моей диссертации в МГУ, чуть больше чем за полгода до своего ухода он крестил моего сына и своего внука, рождения которого всегда ждал как огромной радости…

Главное место в этих воспоминаниях прочно занимают мои приезды к нему в Селихово в воскресные дни. Накануне воскресной службы мы до глубокой ночи гуляли вокруг храма («наматывали круги», по его колоритному выражению), разговаривали обо всем на свете, вместе читали молитвы ко Святому Причащению в церковном доме около той древней тройной иконы в киоте, перед которой молились и прежние настоятели Ильинского храма и которая почти сразу после папиной смерти, к большому сожалению, решением высшего епархиального начальства с прихода была увезена.

Дерзновенная сила его молитвы просто поражала. Совершение им Божественной Литургии – всегда без исключения – было воплощением торжества духа Пасхальной радости над мирской немощью. То, как произносились им возгласы и читались в алтаре тайные священнические молитвы, в полноте передавало трепет его души Божественным восторгом. В памяти звучат раздельно, всегда с предельной сосредоточенностью произносимые им в алтаре слова Символа Веры, в котором он с каким-то особенным, проникновенным чувством проговаривал: «И в Духа Святаго, Господа Животворящего…». Его проповеди, собранные в вышедшей недавно книге, всегда были не штампованной дидактикой, но живым диалогом; особенно врезались в память его обращения к молящимся на престольный праздник – Ильин день. Судьба этого великого ветхозаветного пророка, с его ревностной любовью к Богу и трагическим одиночеством,  воспринималась Отцом глубоко личностно. Всегда буду помнить, как в последний в его жизни Ильин день он по окончании Литургии совершил с прихожанами Крестный ход по селу Селихово, как окропление Святой водой этого все еще обезбоженного пространства рождало на лицах унылых, удаленных от Бога и отягощенных бременем социальной униженности сельчан слабый, но все же отсвет светлой Божественной радости. Воистину этот Крестный ход по селу, который именно в годы папиного служения стал традицией, явился образом той высокой апостольской миссии, которую заповедал своим ученикам сам Господь наш Иисус Христос.

Ильинский храм – в его как материальном, так и духовно-мистическом бытии –  всегда был главным предметом неустанных папиных трудов. Во время наших прогулок вокруг храма он вдохновенно рассказывал мне о будущей настенной росписи из мозаики, о том, каков будет ее богословский смысл, с радостью говорил и о сборе материалов к канонизации местночтимого святого – священника Арсения Троицкого, расстрелянного при Сталине на полигоне в Бутово. Старейшие прихожане храма замечали, что, когда отец Борис входил в храм, радостно благословляя людей, внутреннее пространство церкви как будто расширялось.

В последние дни, превозмогая смертельную слабость, папа собрал оставшиеся силы и в воскресный день совершил итоговую в жизни Божественную Литургию, исполнив тем самым главный духовный долг. В самый же последний день, за несколько часов до трагического исхода, папа, оставшись по воле обстоятельств на приходе один, совершил подряд несколько надгробных отпеваний, а уже в больнице, перед тем как лечь на операционный стол, в течение часа коленопреклоненно вычитывал молитвенное правило.

Думаю, что именно этот, не всегда явный людям, но всегда зримый для Отца Небесного, подвиг молитвенного делания, духовной собранности, которая ведет не к унылому начетничеству, а к подлинной Пасхальной радости, стал венцом папиного земного пути, свершением Высшего Промысла о его судьбе. Может, именно поэтому какая-то тайная сила побуждает меня, каждый раз приходя на его могилу, начинать чтение молитв о нем не с заупокойной литии, а со светлого Пасхального гимна: «Христос Воскресе из мертвых, смертию смерть поправ  и сущим во гробех живот даровав!»