«Уберите чучело»

Эта строка из первоначально предполагавшейся надписи к московскому монументу Минину и Пожарскому лучше всего выражает сущность традиции дореволюционных памятников — все они были посвящены героям России в духе православной национальной идеи. До XIX века единственной формой русского исторического мемориала был храм — благодарственный, памятный, основанный по обету в честь победы или знаменательного события. По мере развития гражданского самосознания, которое особенно пробудила Отечественная война, к благодарственным храмам, восславляющим Бога, присоединяются скульптурные памятники, прославляющие национальных героев и их подвиг на благо России, которые не раз спасали Отечество на грани гибели, не щадя живота своего, или своими трудами приумножали его славу. Русское слово «памятник» — калька с «монумента» от латинского moneo — «напоминать».

Самый первый гражданский памятник России появился в Санкт-Петербурге. Это был «Медный Всадник», — памятник Петру I, возведенный по приказу Екатерины II, осмыслявшей себя преемницей великого императора. Москва осталась верна своим традициям: ее первым памятником стал монумент Минину и Пожарскому, по проекту скульптора И.Мартоса, воздвигнутый в 1818 году на Красной площади. Символично, что установить этот памятник намеревались еще к 1812 году, когда собирались отмечать двухсотлетие национальной победы в Смутное время. И именно на этот год выпала новая война, когда враг снова дошел до Москвы и занял ее, и вновь обрел в ней свою гибель, как некогда поляки, запертые в Кремле. Так что установка памятника православным воинам, ратникам за Отечество, оказалась празднованием новой великой победы над мировым завоевателем, а сам памятник стал символом победившей Москвы. Только Москва уже не была столицей России, но оставалась ее душой.

И потому Мартос убедил государя Александра I поставить его не в Нижнем Новгороде, родном городе Минина, где создавалось второе русское ополчение, а в Москве, которую отстояли и спасли русские герои. И именно Мартос настоял, чтобы памятник поставили на Красной площади лицом к Кремлю вопреки желанию императора разместить спиной к Кремлю. В принципе здесь преследовалась одна и та же цель. Император хотел, чтобы герои как бы заслоняли собой сердце России, а по замыслу скульптора Минин указывал Пожарскому на занятый врагами Кремль, призывая к его освобождению. На постаменте, символизировавшем жертвенный алтарь, поместили лаконичную, но символическую надпись «Гражданину Минину и князю Пожарскому — благодарная Россия». Памятник открывали 10 февраля 1818 года торжественно, с гвардейским парадом, при неимоверном стечении жителей — крыши, деревья и даже башни Кремля были усыпаны народом. С тех пор по традиции открытие нового памятника являлось всенародным торжеством, хотя по сравнению с советской эпохой их было совсем немного.

Следующее подобное событие Москва переживала только в 1880 году, когда на Страстной площади открывали памятник Пушкину. Тремя годами раньше тихо и неприметно появился первый в Москве памятник М.В. Ломоносову в виде скромного бронзового бюста, работы скульптора С.И. Иванова, установленный в 1877 году на Моховой перед Аудиторным корпусом Московского университета — где ему давно было положено стоять. Скульптор С.И. Иванов старался воспроизвести основные черты, а фактически скопировать известный бюст работы Федора Шубина, друга Ломоносова, лепившего «в живую». Теперь точно на месте старого памятника стоит творение советского скульптора Козловского, а у дореволюционного бюста Ломоносова оказалась трудная судьба. Поврежденный немецкой бомбой, он был перенесен в Клуб МГУ, занявший здание Татьянинской церкви, и простоял там до самого открытия храма в наше недавнее время, а затем был передан в ведение Музея истории Московского университета — как реликвия.

И если открытие памятника Ломоносову праздновал Московский университет, с молебном духовенства его домового храма, то открытие первого памятника Пушкину стало торжеством всей России. Появление памятника национальному гению было ее крупной победой. При жизни поэта не создавалось его скульптур, — того не желал сам Пушкин. «Арапское мое безобразие будет предано бессмертию во всей своей мертвой неподвижности», — писал он жене. И только в трагическом 1837 году родилась идея почтить поэта памятником, — Жуковский обратился с тем к императору Николаю. Однако первое скульптурное изображение Пушкина в России появилось лишь в 1862 году в Великом Новгороде — на знаменитом памятнике 1000-летия России (скульптора И. Микешина). И только в 1870 году, в эпоху великих реформ был образован комитет по созданию памятника. Тогда же адмирал Ф.Ф. Матюшкин, лицейский однокашник Пушкина, предложил возвести его в Москве, на светлой родине поэта, а не в чопорном чиновном Петербурге, который гнал гения, и где жизнь его закончилась трагедией, и не в уединенном Царском селе.

Гениальный памятник по проекту скульптора А.Опекушина был установлен в начале старинного Тверского бульвара, против Страстного монастыря, чьи колокола, по преданию, первыми зазвонили после ухода Наполеона. Легенда гласит, что когда на Страстную площадь везли пьедестал для памятника, на Тверской им встретилась бедная похоронная процессия с гробом Анны Петровны Керн, которой Пушкин посвятил стихотворение «Я помню чудное мгновенье». И будто бы лошади, тащившие пьедестал, почтительно остановились, уступая дорогу возлюбленной поэта. Считается, что образ Пушкина Опекушину навеяли строфы «Брожу ли я вдоль улиц шумных». Этот памятник остался единственным наследием скульптора. Другие его московские творения — памятник Александру II в Кремле и памятник Александру III на площади храма Христа Спасителя — постигла печальная участь.

Памятник открылся 6 (18) июня 1880 года. Символично, что именно на этих торжествах Достоевский выступил со своей великой речью о Пушкине, ставшей декларацией национальной идеи православной России. Тогда же, на заседании Общества любителей российской словесности литератор А. А. Потехин предложил начать сбор средств на памятник Гоголю — «да будет Москва пантеоном русской литературы»....

До открытия памятника Гоголю, ставшего «преемником» Пушкина, было еще далеко. За то время в Москве успел появиться уникальный памятник героям русско-турецкой войны 1877-1878 годов, освободившим Болгарию, в образе мемориальной часовни Александра Невского на Моисеевской площади близ Манежа, сооруженной по проекту Д.Н. Чичагова в 1883 году. А спустя четыре года точно такой же памятник Гренадерам, павшим под Плевной, по проекту В.О. Шервуда (архитектора здания Исторического музея) был установлен у Ильинских ворот — к 10-летнему юбилею этого сражения. Православное и национальное сочетались здесь в одном образе: памятники были выполнены «на грани» храма и монумента, долженствуя, как говорилось в задачах конкурса, «выражать цель, за которую пали в бою русские воины». Иногда считается, что такая форма монумента была связана с его посвящением: традиция памятника-часовни существовала в Болгарии.

Отдельной исторической темой московских скульптур стали памятники русским государям, согласно их заслугам перед Россией. Не успели создать монументы государям-храмоздателям Александру I и Николаю I, — к столетию Отечественной войны они должны были встать на площади перед храмом Христа Спасителя, (как и скульптуры великих полководцев Барклая де Толли и М.И. Кутузова, по образу Казанского собора в Петербурге). В 1912 году возвели только грандиозный памятник Александру III, при котором состоялось освящение великого русского храма. На его месте большевики собирались соорудить монумент «Освобожденный труд».

В конце XIX века «доброхотным иждивением русского народа» был создан памятник Александру II Освободителю в Кремле, который оказался единственным в Москве увековечением отмены крепостного права, поскольку благодарственный храм в честь этого события, освященный по тезоименитству государя во имя св. Александра Невского, построить не успели. Этот памятник стоял примерно там, где в советское время поставили главный памятник Ленину. Место было выбрано не случайно: государь родился в кремлевском Николаевском дворце, и в Москве работал над проектом об освобождении крестьян. Надпись на пьедестале гласила «Императору Александру II любовию народа». Интересно, что здесь были помещены 33 мозаичных портрета предшественников царя-освободителя, от Владимира Мономаха до Николая I.

Особенно оказался богат на памятники 1909 год. В апреле на Пречистенском бульваре открыли памятник Гоголю, исполненный скульптором Н.Андреевым. Такое прославление «мученика за грехи России», по выражению Ильи Репина, настолько поразило его первых зрителей, что когда с памятника слетело покрывало, он был встречен полным молчанием. А потом настоящий взрыв расколол общественность: одних потрясла гениальность образа, другие были разочарованы согбенной фигурой больного Гоголя. Молебен на открытии этого памятника служили в храме Христа Спасителя…

Тогда же в Китай-городе установили памятник Ивану Федорову (скульптор И.Волнухин). В далеком 1564 году на учрежденном Государевом Печатном дворе скромный дьякон кремлевской Николо-Гостунской церкви создал первую русскую печатную книгу «Апостол», с которой началось книжное просвещение России. Оттого памятник, на который собирали средства почти сорок лет, установили близ Никольской рядом с тем местом, где когда-то стоял Печатный двор. Портрета первопечатника не сохранилось, и образ получился условный, символичный. И в то же время в заштатной Казенной слободе появился памятник «святому доктору» Гаазу, с его вечным девизом «Спешите делать добро!»

В начале ХХ века С.Д. Меркуров создавал свой знаменитый триптих из скульптур «Мысль», «Достоевский» и «Лев Толстой». «Мысль» стала надгробным памятником на могиле скульптора на Новодевичьем кладбище. Памятник Достоевскому, для которого позировал А.Вертинский — без преувеличения, лучший памятник русскому гению, не успел занять достойное место в дореволюционной Москве, и ныне стоит во дворе Мариинской больницы на Божедомке, где родился великий писатель. Памятник Льву Толстому был создан почти с натуры — с посмертной маски, которую Меркуров снял с покойного писателя в Астапово. Это был единственный в дореволюционной Москве монумент, который выбивался из традиции ее памятников, отчего для него долго не могли найти места. Памятник опальному мыслителю, отлученного от «официальной» Церкви, страстно хотела видеть омерщвленная «передовая общественность» и поставить его предложили на Миуссах около Народного университета А.Шанявского, где в то время возводился благодарственный храм Александра Невского. Однако раздались угрозы уничтожить памятник, если он встанет рядом с храмом (знали бы, что случится дальше), и тогда его поставили на Девичьем поле, неподалеку от московского дома писателя в Хамовниках. Теперь на том месте возвышается традиционная советская «глыба», сооруженная скульптором А.М. Портянко, а меркуровский памятник находится во дворе музея Толстого на Пречистенке.

Последним памятник дореволюционной эпохи стал Романовский обелиск, воздвигнутый в Александровском саду к 300-летию дома Романовых, на котором были высечены имена всех правителей династии. Последний памятник царской России одним из первых пал жертвой большевиков.

7 ноября 1918 года большевики во главе с Лениным открывали на стене Сенатской башни Кремля мемориальную плиту «Павшим в борьбе за мир и братство народов», исполненную скульптором С.Т. Коненковым. Она была посвящена памяти жертв московских боев в ноябре 1917 года, первыми захороненных в некрополе у кремлевской стены. Неведомо как попавшая на площадь старушка все допытывалась, «какой святой икону ставят?» «Революции», — сказал Коненков. «Такую святую не знаю», — растерялась старушка. «Ну что ж, запомни», — услышала она в ответ. К тому времени революция утверждала свои идолы уже по всей Москве

Политика советского государства по поводу памятников определялась двумя направлениями: отношением к старым и созданием новых. 12 апреля 1918 года появился судьбоносный для Москвы декрет СНК РСФСР «О памятниках республики» — иначе его называют ленинским планом монументальной пропаганды. Он предписывал в скорейшее время ликвидировать «старорежимные» памятники, воздвигнутые «в честь царей и их слуг» и заменить их монументами великих революционеров, долженствующие ознаменовать «великие дни Российской социалистической революции». Сроки устанавливались поистине революционные — СНК выразил желание, чтобы «наиболее уродливые истуканы» были сняты уже к 1 мая и на их место поставлены первые советские памятники, прошедшие отборочный конкурс. Главным же критерием их художественной ценности должен был стать «суд масс». Именно этот декрет положил начало идеологическому «преобразованию» Москвы, которой столь трагически вернулся статус столицы России. Город превращался в огромный «букварь социализма», который был призван обучить общество читать и мыслить на новом языке, а также способствовать быстрейшему просвещению массово неграмотного народа. Декрет реализовался в трех направлениях — созданием новых революционных памятников на новых местах, простым уничтожением (в счастливом случае переносом) старых монументов, после чего там оставались пустыри, и созданием памятников-дублей на месте намеренно разрушенных старых.

Первым был разрушен православный памятный крест, воздвигнутый на месте убийства великого князя Сергея Александровича в Кремле. 1 мая 1918 года Ленин собственноручно накинул на него петлю и стащил на землю. С того началась «просветительская» политика большевиков. Но именно советские памятники дали поводы для упражнения остроумия москвичей и породили бесчисленное количество острот. Одной из причин тому был революционный художественный стиль «в стадии поиска», в котором создавались первые памятники. Почти все они не дошли до нас — одни были быстро сняты, другие разрушены временем, поскольку Ленин предупреждал пока не думать о мраморе, граните и золоте и создавать их в самых простых материалах, но в большом количестве. Для одной только Москвы полагалось 67 таких памятников — революционерам, мыслителям, ученым, художникам. Интересно, что в списке писателей, подлежащим увековечению, первым стояло имя Льва Толстого.

Москва стала покрываться скороспелыми истуканами с поразительной быстротой. Первым памятником монументальной пропаганды стал бюст «прорицателя вольности» А.Н. Радищева, установленный на Триумфальной площади 6 октября 1918 года по проекту Л.В. Шервуда. Гипсовый бюст на постаменте из сколоченных сосновых досок, оказался неожиданно долговечным и простоял более 20 лет. (Ныне он хранится в Музее архитектуры им. Щусева). Напротив, Робеспьеру, работы скульптора Ю.Сандомирской, установленному 3 ноября 1918 года у грота в Александровском саду, довелось стать самым «временным» памятником – в ту же ночь он был кем-то тайно взорван. Ходили слухи, что «пропагандистские» памятники охотно таскали парикмахеры для изготовления париков и болванок. Единственными долгожителями оказались Герцен и Огарев работы Н. Андреева — они и сейчас стоят во дворе старого главного здания МГУ на Моховой, установленные в январе 1920 года к 50-летию со дня смерти А.И. Герцена.

Каким-то чудом в этот список попал Достоевский. 7 ноября 1918 года на Цветном бульваре состоялось торжественное открытие вышеупомянутого памятника работы скульптора Меркурова. Видимо, в эпоху романтики революции сыграл свою роль образ защитника «униженных и оскорбленных» — и сам Достоевский в этом гениальном памятнике изображен в грубом арестантском халате каторжанина. Потом ошибку обнаружили и Достоевского «сослали» на Божедомку. А народовольцы Софья Перовская и Степан Халтурин, участвовавшие в убийстве Александра II, и вовсе оказались на Миуссах рядом с недостроенным храмом Александра Невского! Такое и не снилось тем, кто не дал поставить здесь памятник Льву Толстому.

«Суд масс» оказался неожиданно строгим. Настоящими курьезами стали памятники Бакунину, Дантону, и даже первый в Москве памятник Марксу-Энгельсу, открытый 7 ноября 1918 года лично Лениным на том же месте, где и сейчас стоит более позднее творение скульптора Л. Кербеля. В то время Театральную площадь намеревались превратить в «социалистический форум», поскольку там господствовали основоположники мирового коммунизма, но именно их первый монументальный образ, созданный скульптором С. Мезенцовым, оказался наиболее неудачным. Фигуры Маркса и Энгельса были поставлены рядом на очень высоком постаменте, символизировавшем трибуну. Острословы сразу же прозвали их «московскими купальщиками» — сам Луначарский сетовал, что основатели марксизма выглядят «словно высовывающимися из большой ванны». Памятник был снят только по этой причине, и потом основоположников разделили: Маркс остался «на форуме», а Энгельс одиноко замаячил у Пречистенских ворот. Не особенно удалась и работа Кербеля, создавшего образ Маркса согласно афоризму Луначарского «Маркс — это монолитная глыба». Этот памятник тоже породил множество шуток. Фаина Раневская назвала его «холодильником с бородой», а хиппи — «чучелом».

Памятник анархисту Бакунину, установленный в июне 1919 года у Мясницких ворот, обозвали чучелом сами рабочие. Скульптура по проекту Б.Королева была исполнена в абстрактно-футуристической манере — так художник пытался выразить мятежный дух «неистового» революционера-анархиста. Когда с памятника сняли только часть лесов (полностью его открыть так и не решились), то от кубического «взбесившегося» Бакунина, по свидетельству Луначарского, стали шарахаться лошади московских извозчиков. Очень скоро рабочие написали гневную статью в «Правду» под заголовком «Уберите чучело», а анархисты устроили акцию протеста против «скульптурного издевательства», требуя не оскорблять память их учителя. Моссовет поспешил убрать памятник.

Больше всех потрясла «голова Дантона», установленная в феврале 1919 года на площади Революции. Как ни странно, ее автором оказался тот же Николай Андреев, попытавшийся осмыслить преемственность французской и русской революций. Колоссальных размеров, квадратная голова Дантона, сложенная из плоскостей, скорее напоминала монстра и распугивала прохожих, пока Моссовет не снял и это чудовище.

Другим видом революционных памятников были «дубли», установленные на месте уничтоженных старых. Первым стал Романовский обелиск, но только он был не снесен, а «переделан»: вместо стертых имен русских царей на нем высекли 19 имен мировых революционных мыслителей по списку составленном Лениным: от Кампанеллы и Томаса Мора до Маркса и Энгельса. Из гражданских памятников первым пал генерал Скобелев — как «прислужник царизма». На его месте установили монумент первой Советской Конституции: сначала в виде обелиска, по проекту архитектора Д.Осипова (кстати, архитектора первого московского крематория). Устремленная вверх стела, по словам Луначарского, символизировала стремление пролетариата ввысь. А в 1920 году в композицию была включена статуя Свободы по проекту Н. Андреева, символизировавшая Конституцию. В Москве мрачно шутили: «Почему «Свобода» против Моссовета? Потому что Моссовет против свободы». Простояла она не долго — еще до войны при реконструкции Тверской ее демонтировали, а в 1954 году на том месте открыли символический памятник Юрию Долгорукому, созданному в честь 800-летия столицы. Изображений князя тоже не имелось, но когда памятник открылся на обозрение, из толпы кто-то выкрикнул «Непохож!»

Мягким способом «расправы» с наследием прошлого был простой перенос памятников, если после революционных изменений они выглядели неподобающе на своих прежних местах. Так были перенесены (чудом не уничтожены) Минин и Пожарский из центра Красной площади к собору Василия Блаженного. Дело в том, что после сооружения Мавзолея прямо на него и на занятый большевиками Кремль указывала рука Минина:

Подшучивал народ. Так же был перенесен и «старый» Гоголь, не соответствовавший эпохе, где стало жить лучше и веселее. По преданию, Сталину однажды не понравился грустный Гоголь, словно обличавший его время, и он приказал заменить его на веселого. Бодро улыбающийся Гоголь теперь стоит в окружении задумчивых львов, оставшихся от старого памятника. Пушкина тронули иначе — теперь он возвышается точно на месте снесенной колокольни Страстного монастыря, образуя новую, «советскую» доминанту площади вместо храма.

Особой темой в советских скульптурах была лениниана. Первый памятник Ленину в Москве появился еще при его жизни — а именно после покушения Фанни Каплан. На месте ранения вождя рабочие поставили деревянный обелиск, а 7 ноября 1922 года заменили его гранитной стелой, которая и сейчас стоит на Павловской улице. Тогда же Моссовет принял решение увековечить еще живого вождя в бронзе, но памятник был поставлен в сквере у завода Михельсона только в 1925 году — он и стал первым скульптурным памятником Ленину. Теперь там возвышается «канонический» монумент, созданный в 1967 году.

Сразу же после смерти Ленина явилась идея почтить его память гигантской статуей, для которой предлагали то Красную площадь, то Воробьевы (тогда уже Ленинские) горы. Ее воплощением стал проект колоссальной статуи Ленина на постаменте Дворца Советов — автором явился тот же Меркуров, снимавший посмертную маску и с вождя. Это был бы самый высокий памятник в мире, но замысел не удался. И с другим творением Меркурова, ставшего отцом официальных монументальных канонов ленинианы «для тиражирования», до сих пор можно ознакомиться в Столешниковом переулке. Меркуров создавал и московские прижизненные памятники Сталину, установленные на ВСХВ, на заводе им. Лихачева (бывший ЗИС) и в Лаврушинском переулке.

За вождем следовали его соратники. Памятники им ставили, как правило, близ зданий, где они работали, и прилегающую территорию переименовывали в их честь. Первым был увековечен Я.М. Свердлов, раньше всех ушедший из жизни — ему поставили временный памятник в курсе монументальной пропаганды еще 7 ноября 1920 года близ Метрополя, где после революции размещался 2-й Дом Советов, и находился рабочий кабинет Председателя ВЦИК. Постоянный же памятник, теперь покоящийся в парке скульптуры на Крымском валу, был установлен только в 1978 году. Свердлов изображен с неизменным своим портфелем, в котором, как он шутил, хранилась вся советская власть.

Вторым запечатлели Вацлава Воровского. Уродливейший бронзовый памятник поставили в мае 1924 года около наркомата Иностранных дел на Большой Лубянке — к годовщине убийства советского дипломата в Лозанне. Незадолго до того там снесли Введенскую церковь, бывшую приходским храмом князя Пожарского — для освобождения автомобильного движения, но заодно и на памятник, ставший по советской традиции главным силуэтом вместо церкви, открывался свободный вид. Скульптор М.И. Кац, лично знавший Воровского, что называется, перестарался в импрессионистской манере, пытаясь запечатлеть его «вечно живым», в движении, в «сиюминутности позы». Карикатурой этот памятник называют даже ученые, однако это редчайший монумент ранней советской эпохи, дошедший до наших дней на своем изначальном месте.

Пресловутый памятник Дзержинскому (скульптора Е.В. Вучетича) поставили в 1958 году на одноименной площади, где он стал доминантой вместо старого московского фонтана. Это был стилизованный памятник «Железному Феликсу», как теперь говорят, «с лицом Великого инквизитора». Он долго смотрелся на своем страшном месте как литой, но его монументальный, строгий, безупречный облик поколебался, когда рядом в скверике поставили Соловецкий валун в ознаменование будущего сооружения памятника репрессированным. Теперь Дзержинский стоял к нему полубоком, то ли отворачиваясь, то ли не обращая внимания, то ли делая вид, что не замечает происходящее… А в августе 1991 года на его постаменте кто-то начертил белой краской огромный православный крест и надпись – Сим победиши. Вслед за железным Феликсом на Крымский вал отправился и всесоюзный староста М.И. Калинин, восседавший на своем проспекте с 1978 года напротив снесенного Крестовоздвиженского монастыря. Неподалеку находилась его приемная, поэтому он был изображен сидящим в кресле «в позе внимательного слушателя».

В раннюю советскую эпоху продолжались и классические традиции, но возводились памятники тем, кто как-то положительно был связан с советской властью, либо «положительно» ей предшествовал. В 1923 году на Тверском бульваре у Никитских ворот открылся памятник К.А. Тимирязеву, скончавшегося за три года до того. Скульптор Меркуров изобразил ученого-естественника в мантии почетного доктора Кембриджского университета, на постаменте была вырублена «кривая физиологии растений» и надпись: «К. А. Тимирязеву — борцу и мыслителю». Как известно, ученый поддержал революцию и прислал Ленину экземпляр книги «Наука и демократия» с выражением счастья, что ему довелось быть его современником.

Иначе был решен памятник А. Н. Островскому у Малого театра, установленный к 100-летию со дня рождения обличителя старого Замоскворечья и «темного царства». В остальном скульптору Н.Андрееву предоставили свободу, и памятник гениальному «бытописателю» вышел в классических традициях русской скульптурной школы, совершенно свободным от идеологических клише. Интересно и то, что для натуры братья Андреевы сшили старинный бархатный халат, отороченный мехом, и, облачаясь в него, поочередно позировали друг другу.

Бывало, что память писателя почитали весьма странным способом. Например, ничего не стоило смахнуть на Красных воротах домик, где родился Лермонтов, возвести на том месте сталинскую высотку, а рядышком поставить «самый романтический московский памятник» поэту работы скульптора И.Д. Бродского и переименовать площадь в Лермонтовскую. Для Салтыкова-Щедрина места вообще не нашлось.

С большой охотой ставили монументы и советским писателям. Настоящим явлением послевоенной Москвы стал памятник Горькому, «основоположнику советской литературы», установленный у Белорусского вокзала, где в 1928 году торжественно встречали вернувшегося скитальца. Образ Буревестника революции создала великая Вера Мухина — он стоит именно там, где Горький выступил со своей первой после возвращения речью.

А памятник А.Н. Толстому, установленный в 1957 году близ его последней квартиры на Спиридоновке, отдаленно напоминает андреевского Островского. «Красный граф», провозгласивший коммунизм целью исторического существования России, также изображен в раздумьях, с блокнотом и карандашом в руках — и точно на том месте, где стояла когда-то старая колокольня Большого Вознесения.

Безусловно, было бы кощунством и клеветой огульно осуждать все памятники, возведенные в советскую эпоху. Монументы выдающимся людям — Ломоносову, Третьякову, Суворову, Репину, Грибоедову, Чайковскому, Гагарину, Бурденко, Лермонтову, и многим, многим другим — сооружались не ради торжества антихристианской идеологии и продолжали исконную, историческую традицию России.

«Последним из могикан» остался Энгельс. (Не очень подкованные в советской идеологии молодые люди считают его памятником Кропоткину, в честь которого названа местная станция метро). У воссозданного храма Христа Спасителя он выглядит не только нелепо, но и кощунственно, к тому же несколько отворачивающимся от него. Такое местонахождение вполне можно считать оскорблением не только чувств верующих, но и национально- исторической памяти России. Он был поставлен в ожидании приезда Президента США Никсона ради чего, стремясь должно благообразить Москву, быстро снесли старый домик на стрелке, где жил художник Суриков, расписывавший храм, и поставили там вождя, гордо возвышавшегося на площади над народным бассейном «Москва». А теперь его соседство — анахронизм.