Вечный покой под колесами

От Лефортова до Сущевки теперь можно домчаться по третьему транспортному кольцу за несколько минут: в туннелях, по эстакадам, без единого светофора, — пролетишь и не заметишь как. Так с ветерком и пролетают водители под горку с Русаковской эстакады в сторону Рижского вокзала, нисколько не догадываясь, что едут по кладбищу, что под самыми колесами их машин ожидают воскресения сотни покойных. Хорош же у них там вечный покой…

Своему перемещению от Кремля в далекое Красное Село Алексеевский женский монастырь обязан, как ни удивительно… победе русских над Наполеоном в 1812 году. По обету императора Александра Павловича в честь этой победы в Москве должен был появиться грандиозный храм, посвященный Христу Спасителю. После долгих поисков наиболее подходящего места для главного храма России выбор нового уже императора — Николая Павловича — остановился на старинном московском урочище Чертолье, где в дохристианскую эпоху, предположительно, находилось капище восточнославянского божества Тура. Но к XIX веку это место в центре Москвы отнюдь не было незанятым. Там еще с 1360 года существовал женский монастырь с многочисленными постройками и немалым кладбищем при нем. Но царскою волею все это было подчистую срыто. А на освободившемся пространстве поднялся величественный храм академика Тона, который, с перерывом на социалистический эксперимент в ХХ веке, стоит там и по сей день.

Монастырь же вынужден был перебираться на новое место. Свое высокое покровительство в этот нелегкий для него период монастырю оказывал сам первоиерарх русской церкви митрополит Филарет (Дроздов). Существует такая московская легенда, будто бы игуменья Алексеевского монастыря, уязвленная столь бесцеремонным, несправедливым отношением верховной власти к ее обители, изрекла страшное пророчество: коли монастырю здесь не бывать, то и ничего более на этом месте стоять не будет! Кстати, эта байка о проклятии игуменьи сделалась в 1980-90 годы дополнительным аргументом у противников восстановления храма Христа. Они говорили: зря восстанавливаете, — ничего на этом проклятом месте стоять не будет, порушится, как все прежнее рушилось.

Но, разумеется, действительности этот фольклор нисколько не соответствует. В XIX веке просто немыслимо было какой-то игуменьи пойти поперек царевой воли или решения синода. Такое противление, самими же противными, если только они истинно верующие люди, должно было бы почитаться гордынею, сродни раскольничьей. Не говоря уже о том, что перемещение монастыря вполне одобрял Филарет — авторитетнейший русский патриарх. Он только что не титуловался так, но, по сути, именно патриархом и был.

Поэтому игуменья Клавдия и все сестры-монахини не только не возражали Филарету, но, напротив, из своих Красносельских выселок они сердечно благодарили его за отеческое покровительство: «Мы же и будущие по нас будем всегда молить Бога за милостивейшего нашего отца и Архипастыря, основателя и благодетеля Алексеевской обители».

В этом же послании они милостиво просили митрополита посодействовать скорейшему открытию при монастыре кладбища. Конечно, владыка не отказал своим подопечным. И скоро кладбище Алексеевского монастыря было открыто и сделалось одним из самых благоустроенных и достойных мест упокоения в Москве.

Устроено кладбище Алексеевского монастыря было «по-новому», не так, как прочие московские погосты с более давней историей. Вся его территория была разрезана многочисленными дорожками, так что почти каждая могила находилась с краю, и подобраться к ней не составляло ни малейшего труда. Как заметил автор одного дореволюционного путеводителя, такого обилия цветов, как на Алексеевском, не было ни на одном больше кладбище столицы. Большинство могил здесь выглядели настоящими цветниками.

Ко времени революции почти вся немалая территория Алексеевского монастыря была занята захоронениями. Сейчас очень трудно вообразить, как это кладбище выглядело. Потому что ничего подобного в Москве уже нет. Здесь было очень много склепов, выполненных в виде часовни. И казалось, будто это некий маленький сказочный городок, в котором вместо домов на узких улочках ютятся одни часовни — чаще всего кованые металлические. Такие часовни ковали в Москве многие мастера. Их еще иногда и теперь — ветхие, проржавевшие — можно встретить на старых московских кладбищах.

Алексеевское кладбище, как и большинство других монастырских кладбищ, состояло из двух территорий. В собственно монастыре, за стеной, старое, а снаружи — новое.

На Алексеевском кладбище — и на старом, и на новом — было погребено очень много состоятельных аристократов, представителей известных купеческих фамилий, военных, ученых, литераторов, художников. Там находились могилы кондитерских королей Абрикосовых, чайных и колониальных торговцев Перловых, фабрикантов церковной утвари Оловянишниковых, купцов Алексеевых, Ланиных, коньячных монополистов Шустовых и других. Само собою здесь же хоронили и всех почивших Алексеевских насельниц.

В 1870 году в монастыре был похоронен известный писатель, друг Пушкина, Белинского, Гоголя, директор кремлевской Оружейной палаты, Александр Фомич Вельтман. В 1887-ом — знаменитый публицист, издатель журнала «Русский вестник» и газеты «Московские ведомости», основатель лицея цесаревича Николая — лучшего в Москве, — Михаил Никифорович Катков. Был на монастырском Алексеевском кладбище и свой академик — математик Алексей Васильевич Летников (1837—1888), д.с.с. и член-корр. Петербургской АН. В свое время Летников преподавал в Императорском техническом училище (нынешнее МВТУ им. Баумана), а затем организовал и стал первым директором Александровского коммерческого училища на Старой Басманной (теперь здания бывшего училища занимает Московский институт химического машиностроения — МГХАМ).

Здесь же в монастыре, под красивой часовней, в 1905-ом упокоился и основатель другого знаменитого российского учебного заведения — Народного университета — генерал-майор Альфонс Леонович Шанявский.

А.Л. Шанявский родился в 1837 году в Седлецкой губернии царства Польского, в родовом имении Шанявы. Имея ввиду сделать непредсказуемым и вечно склонным к смутам полякам жест доброй воли, император Николай Павлович придумал ежегодно принимать на обучение в русские кадетские корпуса мальчиков из польских благородных семейств. Так юный Альфонс Шанявский оказался в центральной России. Вначале он учился в кадетском корпусе в Туле, потом в Орле, а затем и в Петербурге. Завершил свое образование Шанявский в Академии Генерального штаба. Причем его имя, как одного из лучших выпускников, было занесено на мраморную почетную доску Академии.

После этого он десять лет служил под началом графа Н.Н. Муравьева-Амурского в Сибири. А в тридцать восемь лет, по нездоровью, вышел в отставку. И вот тогда-то Шанявский загорелся мыслью употребить все свои силы, опыт, знания на пользу российского образования. В Сибири Шанявский близко сошелся с купцом В.Н. Сабашниковым — отцом будущих знаменитых московских издателей Михаила и Сергея Сабашниковых. Вместе со старшим Сабашниковым Шанявский основал компанию по добыче золота. Доходы от этого дела и составили капитал, на который был создан Народный университет.

Затевая это свое предприятие, Шанявский говорил так: «Признавая, что одним из скорейших способов обновления и оздоровления нашей общественной жизни должно служить широкое распространение просвещения и привлечение симпатий народа к науке и знаниям, — этому источнику добра и силы, — я желал бы, по возможности, оказать содействие скорейшему возникновению учреждения, удовлетворяющего потребностям высшего образования». На учредительном совещании в августе 1905 года Шанявский объявил, что весь свой немалый капитал он передает на организацию первого в России Народного университета. Но дожить до открытия университета ему не было суждено, — давно страдающий тяжким сердечным заболеванием Шанявский умер 7 ноября того же года.

Благородное дело его продолжили Михаил Васильевич Сабашников и вдова Лидия Алексеевна. При самом их радетельном участии университет открылся в 1908 году. Вначале он размещался на Волхонке, в бывшем Голицынском дворце. А в 1912-ом по проекту известного архитектора И.А. Иванова—Шица для него было выстроено монументальное здание на Миусской площади.

В Народный университет Шанявского могли поступить слушатели без различия их национальной или религиозной принадлежности. В то время как в государственных Императорских университетах для инородцев и иноверцев существовали строгие квоты. Особенное недовольство эта система квот и ограничений вызывала у российского еврейства, среди которого было особенно много небездарных молодых людей, желающих получить высшее образование. Учиться за границей могли позволить себе очень немногие евреи. В Народном же университете Шанявского и образование было довольно высокого уровня, и плата — сорок пять рублей в год — более чем умеренная. Вот почему среди слушателей университета Шанявского значительную часть составляли инородцы и иноверцы.

В Народном университете преподавали одни из лучших российских профессоров и ученых начала ХХ века: химик А.Е. Ферсман, основоположник гидро- и аэродинамики С.А. Чаплыгин, философ Г.Г. Шпет, историк Д.М. Петрушевский, литературоведы Н.Л. Бродский и Ю.И. Айхенвальд. Курс лекций по истории Римской империи в университете читал В.Я. Брюсов. В 1911 году многие профессоры Московского университета в знак протеста против решения министра народного просвещения Л.А. Кассо предоставить полиции по своему произволению вмешиваться в жизнь студентов, чего никогда прежде не было, подали в отставку и перешли в Народный университет. Среди них были выдающийся русские ученые — биологи К.А. Тимирязев, В.И. Вернадский, Н.К. Кольцов, химик Н.Д. Зелинский, физик П.Н. Лебедев и другие.

Действовал Народный университет не долго, — в 1918 году он был закрыт. В советское время здание на Миусской площади занимала т.н. Высшая партийная школа при ЦК КПСС. Сейчас оно принадлежит РГГУ — Историко-архивному институту.

На Алексеевском кладбище похоронен художник Илларион Михайлович Прянишников (1840—1894). Большинство его картин находятся в Третьяковской галерее: «Гостиный двор», «Жестокий романс», «Спасов день», «Чтение письма в овощной лавке» и другие. Неподалеку друг от друга на кладбище стояли когда-то два больших креста — черного гранита на могиле архитектора Александра Степановича Каминского (умер в 1897), автора проекта Купеческой биржи на Ильинке, и белый мраморный — на могиле профессора Московского университета Федора Алексеевича Слудского (умер тоже в 1897). На кладбище также были могилы тайного советника Ф.Ф. Вигеля, писателя С.А. Юрьева, художника С.И. Васильева, профессоров Ф.Е. Орлова и М.С. Корелина, академика архитектуры В.Н. Карнеева, московских полицмейстеров Н.И. Огарева и А.А. Власовского.

Находилась где-то здесь и могила крупнейшего российского психиатра Сергея Сергеевича Корсакова (1854—1900). Этот ученый, кроме того, что он внес огромный вклад в медицинскую науку и в здравоохранение, основал московскую школу психиатров, был еще и редкостным филантропом. Долгое время Корсаков председательствовал в Обществе пособия нуждающимся студентам Московского университета, профессором которого он был с 1857 года. После открытия психиатрической клиники на Девичьем поле он неоднократно на личные средства покупал для нее оборудование, всякие приборы, полностью на свой счет составил библиотеку. Доходило до того, что он оплачивал покрытие полов линолеумом в некоторых помещениях клиники. В 1949 году перед зданием был установлен памятник С.С. Корсакову, работы известного скульптора С.Д. Меркурова.

Корсаков также был и одним из инициаторов создания главных русских психиатрических центров — Алексеевской больницы для умалишенных и Центрального полицейского покоя для душевнобольных (нынешний НИИ общей и судебной психиатрии им. В.П. Сербского).

Коллега Корсакова невропатолог Г.И. Россолимо так говорил о покойном своем старшем товарище: «Его дивный облик трудно вылепить из такого материала, как мысль: даже мысль бедна, груба и недостаточно пластична, потому что ум отказывается понять, каким чудом этот человек был сотворен из солнечного луча и стали». Любопытно, что клиника, получившая в 1938 году имя Корсакова, находится на улице, которая с 1961-го называется именем Россолимо. Так вот после смерти сошлись навсегда на Девичьем поле двое ученых.

После революции кладбище постигла печальная участь. В 1919 году вышло постановление, запрещающее погребение умерших на кладбище Алексеевского монастыря. Правда, как рассказывают старожилы, изредка хоронили здесь и до 1930-х годов. А в 1930-е монастырь был совершенно упразднен, стены с башнями и вратами снесены, а здания, в т.ч. и церкви перестроены в соответствии с новым их назначением, причем церковь Воздвижения, XVIII века, была перестроена столь основательно, что уже нет возможности ее восстановить в прежнем виде.

Вместе с монастырем было ликвидировано и кладбище. Если ликвидацию монастыря еще как-то можно объяснить богоборческой политикой советской власти, проводимой в 1920—30 гг., то уничтожение кладбища вообще трудно чем-либо объяснить. Тем более что большая часть его территории до сих пор ничем не занята. Опять же, по рассказам старожилов, кладбище попало в немилость, во-первых, из-за того, что там было похоронено много «мироедов» и «царских сатрапов», а во-вторых, большинство могил в Алексеевском монастыре остались вовсе без призора со стороны родственников похороненных. И кладбище еще в 1920-е имело довольно-таки запущенный, бесхозный вид, что давало власти дополнительное моральное право ликвидировать его. Но это легко объясняется: приходить на кладбище и ухаживать за могилами каких-нибудь «врагов народа» — тайных советников, полицмейстеров, означало подвергнуть себя возможным репрессиям. Поэтому многие старались не показывать вида, что под роскошной кованой часовней или под гранитным распятием покоится их близкий. А уже власть распорядилась с кладбищем по-революционному решительно: надгробия были пущены на нужды народного хозяйства — гранит разрезался на облицовочную плитку и на бордюрный камень, часовни и оградки шли во вторчермет на переплавку, самые могилки совершенно сравнивались с землей, а на территории затем был устроен парк. Кажется, на всех закрытых и ликвидированных кладбищах останки некоторых известных людей эксгумировались и погребались заново где-то. О том, что кого-то перезахоронили с Алексеевского монастырского кладбища сведений нет. И очень даже возможно, что до сих пор где-нибудь возле церквей или прямо под асфальтом третьего кольца лежат кости Вельтмана, Каткова, Шанявского, Прянишникова, Каминского, Корсакова.

В начале 1980-х годов парк, устроенный на кладбище Алексеевского монастыря, был рассечен широкой трассой третьего кольца. Когда строители прокладывали дорогу, вместе с грунтом в экскаваторный ковш нередко попадались надгробия, обломки подземных склепов, полуистлевшие гробовые доски, самые скелеты. Благодаря этим раскопкам местные мальчишки могли на практике совершенствовать свои знания в области анатомии: они находили на стройке черепа, бегали потом с ними повсюду, приносили их в школу и пугали одноклассниц.

Теперь бывшее монастырское кладбище поделено надвое: меньшая его часть находится с внутренней стороны третьего кольца возле церкви Алексия Человека Божия (XIX в.), а большая — с внешней стороны, у церкви Всех Святых (XIX в.). И вот эта часть — с внешней стороны кольца — вполне может вновь сделаться действующим кладбищем. Недавно там была построена поминальная часовня. А уже в самое последнее время — в начале 2000-х годов — неподалеку от часовни появилось несколько деревянных крестов. Под ними покоятся умершие насельники богадельни Всехсвятского прихода. Среди прочих, здесь похоронена монахиня Серафима (К.А. Розова), почившая в 2001 году на сто первом году жизни! И уже совершенно потрясающе, что эта немолодая, прямо сказать, красносельская прихожанка в год выпускала по книге! Эта старица была настоящей достодивностью не только отдельно взятого прихода, но, может быть, и всей Москвы.

Где-то в начале 1920-х епископ Вассиан (Пятницкий), причисленный впоследствии к лику святых, благословил двадцатилетнюю Ксению Розову монашествовать. А вскоре она приняла и самый постриг с именем Серафима. В те годы даже икону иметь дома было небезопасно, а уж монашествование считалось вообще чем-то вроде шпионажа. Матушка Серафима закончила когда-то Высшие Литературные курсы, и, хотя впоследствии стала медицинским работником и даже кандидатом медицинских наук, она всегда, до последних дней своих, была литератором, настоящим литератором, для которого не существует возраста, которому творчество лишь придает сил и продлевает годы. Матушка каждый год, начиная с 1997-го, выпускала по объемистой книге — Православному церковному календарю — святцам, причем сама писала многие статьи для этих изданий. Незадолго до смерти она закончила книгу о своем духовном наставнике — новомученике Вассиане (Пятницком). И еще она всю жизнь изучала творчество А.С. Пушкина. В частности, незадолго до смерти матушка Серафима выпустила брошюру «Святитель и поэт», в которой она еще раз вспомнила историю стихотворного диалога о смысле жизни между митрополитом Филаретом (Дроздовым) и А.С. Пушкиным.

Все, кому посчастливилось беседовать со старицей, замечали, какая же у нее отменная память. На сто первом году жизни она великолепно все помнила: и как ее благословлял патриарх Тихон, и о чем вчера они говорили со священником. Вот уж истинно — сердце чисто, светел ум. Счастлив тот, кто успел повидать матушку Серафиму, кому удалось поговорить с ней, услышать ее мудрые слова, — счастлив, потому что, повидав человека, не знающего уныния, сомнений, не знающего праздности в сто лет! — всякий вряд ли уже сам станет унывать, сомневаться, вряд ли позволит впредь душе лениться. Впрочем, кому не посчастливилось повидать старицу при жизни, приобретет не меньшую пользу для души, побывав на ее могиле в Красном Селе.

Число новых захоронений в Алексеевском монастыре будет, по всей видимости, расти, — потому что из богадельни путь для старичков, увы, только один — на погост.

Сейчас многое восстанавливается заново: храмы, монастыри, памятники истории и культуры. Но, кажется, не было еще такого, чтобы возродилось какое-либо кладбище на прежнем своем месте. Может быть, Алексеевское монастырское будет первым таким кладбищем.